Неточные совпадения
— Н-нет, — отвечала Дунечка, оживляясь, — я очень
поняла, что это слишком наивно выражено и что он, может быть, только не
мастер писать… Это ты хорошо рассудил, брат. Я даже не ожидала…
Клим Иванович был
мастер мелких мыслей, но все же он умел думать и
понимал, что против этой «системы фраз» можно было поставить только одно свое...
Хотя оно и сомнительно, чтоб журнальные Видоки, особенно наши москворецкие, так уж ясно могли отгадывать игру таких
мастеров, как Палмерстон, Гладстон и K°, но все же иной раз они ее скорее
поймут, по сочувствию крошечного паука с огромным тарантулом, чем секрет гарибальдиевского приема.
А больше и говорить не стал, да и некогда ему было ни с кем разговаривать, потому что государь приказал сейчас же эту подкованную нимфозорию уложить и отослать назад в Англию — вроде подарка, чтобы там
поняли, что нам это не удивительно. И велел государь, чтобы вез блоху особый курьер, который на все языки учен, а при нем чтобы и Левша находился и чтобы он сам англичанам мог показать работу и каковые у нас в Туле
мастера есть.
— Обыкновенно… И Тарас не видал, потому несуразный он человек. Каждое дело
мастера боится… Вот твое бабье дело, Марья, а ты все можешь
понимать.
— А-а!
Поняли типерь. Наш брат, будь я белодеревной, будь я краснодеревной, все я должен работу в своем виде сделать, а гробовщик
мастер тленный. Верно я говорю или нет?
— Да ведь на грех
мастера нет. Толковал он мне много, да мудрено что-то. Я ему говорю:"Вот рубль — желаю на него пятнадцать копеечек получить". А он мне:"Зачем твой рубль? Твой рубль только для прилику, а ты просто задаром еще другой такой рубль получишь!"Ну, я и поусомнился. Сибирь, думаю. Вот сын у меня, Николай Осипыч, — тот сразу эту механику
понял!
— Сурков не опасен, — продолжал дядя, — но Тафаева принимает очень немногих, так что он может, пожалуй, в ее маленьком кругу прослыть и львом и умником. На женщин много действует внешность. Он же
мастер угодить, ну, его и терпят. Она, может быть, кокетничает с ним, а он и того… И умные женщины любят, когда для них делают глупости, особенно дорогие. Только они любят большею частью при этом не того, кто их делает, а другого… Многие этого не хотят
понять, в том числе и Сурков, — вот ты и вразуми его.
— Вы, конечно,
понимаете, что по-русски оно значит каменщик, и масоны этим именем назвались в воспоминание Соломона [Соломон — царь израильский в 1020-980 годах до нашей эры.], который, как вы тоже, вероятно, учили в священной истории, задумал построить храм иерусалимский; главным строителем и архитектором этого храма он выбрал Адонирама; рабочих для постройки этого храма было собрано полтораста тысяч, которых Адонирам разделил на учеников, товарищей и
мастеров, и каждой из этих степеней он дал символическое слово: ученикам Иоакин, товарищам Вооз, а
мастерам Иегова, но так, что
мастера знали свое наименование и наименование низших степеней, товарищи свое слово и слово учеников, а ученики знали только свое слово.
Моя обязанности в мастерской были несложны: утром, когда еще все спят, я должен был приготовить
мастерам самовар, а пока они пили чай в кухне, мы с Павлом прибирали мастерскую, отделяли для красок желтки от белков, затем я отправлялся в лавку. Вечером меня заставляли растирать краски и «присматриваться» к мастерству. Сначала я «присматривался» с большим интересом, но скоро
понял, что почти все, занятые этим раздробленным на куски мастерством, не любят его и страдают мучительней скукой.
— Чего разговор? Разговор настоящий… хозяйственный. Век живи — век учись. Нарочно
мастера себе из городу привозил, чтобы мне одну штуку наладил,
понимаешь — теплую… Козет называется.
— On dit [говорят (франц.).], что это высокое произведение!.. Quant a moi, pardon, je ne le comprends pas… [Что касается меня, то я, простите, его не
понимаю… (франц.).] Я случайно прочел эту поэму, найдя ее в библиотеке покойного тестя, который был — вы, вероятно, слыхали — заклятый масон, носил звание великого провинциального
мастера и ужасно дорожил всеми подобными писаниями.
— Voilà m-r Pigassoff enterré, [Вот господин Пигасов и уничтожен (фр.).] — проговорила Дарья Михайловна. — Какой вы
мастер определять человека! Впрочем, Пигасов, вероятно, и не
понял бы вас. А любит он только собственную свою особу.
Я с детства любил музыку, но в то время я еще плохо
понимал ее, мало был знаком с произведениями великих
мастеров, и если бы г. Ратч не проворчал с некоторым неудовольствием: «Aha, wieder dieser Beethoven!» [А, опять этот Бетховен! (нем.).], я бы не догадался, что именно выбрала Сусанна.
— Ну, этого я не
понимаю, братец, какие там дети природы бывают, а вот со свечкой так действительно анекдот… Надо будет Енафе Аркадьевне рассказать: пусть и она посмеется. Только я сам-то не
мастер рассказывать бабам, так уж ты сам.
— А где же, — говорит, — есть такие
мастера, что еще этот особенный тип
понимают?
— Но только вот что худо, — продолжал Горданов, — когда вы там в Петербурге считали себя разных дел
мастерами и посылали сюда разных своих подмастерьев, вы сами позабыли провинцию, а она ведь иной раз похитрей Петербурга, и ты этого пожалуйста не забывай. В Петербурге можно целый век, ничего умного не сделавши, слыть за умника, а здесь… здесь тебя всего разберут, кожу на тебе на живом выворотят и не
поймут…
— Ты только
пойми эту подлость барскую! Мне, мне — Леониду Александровичу Печерникову, — посмели сказать, что я захотел проехать на даровщинку! И все сразу полетело к черту, — все понимание нашей неоплатной задолженности перед трудовым народом, все благородно-либеральные фразы… Господа! Что Же это? Только на слова вы
мастера? А чуть до дела, — дрейфуем позорнейшим образом?
Просто — до невозможности желать простейшего в искусстве: черты чуть слегка означены, а впечатление полно; мужиковат он, правда, но при всем том ему подобает поклонение, и как кому угодно, а по-моему, наш простодушный
мастер лучше всех
понял — кого ему надо было написать.
Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, — сказал он с мрачною и презрительною усмешкой, — а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не
понимает назначения этих часов, он и не верит в
мастера, который их сделал.
Все это, однако, нимало не помешало Фебуфису прогреметь в стране, сделавшейся его новым отечеством, за величайшего
мастера, который
понял, что чистое искусство гибнет от тлетворного давления социальных тенденций, и, чтобы сохранить святую чашу неприкосновенною, он принес ее и поставил к ногам герцога.